После первого посещения мной дурки, меня хватило еще на два где–то года вдумчивого ковыряния в жизни. За это время я успел бросить ненавистный колледж, где я уныло учился на экономиста, поступить в колледж художников–аниматоров, который
бросил, даже не начав там учиться, потерять девственность при поездке в Питер, найти престижнейшую работу печатника в сиране минитипографии и даже завести себе женщину, с которой пожил даже некоторое время вместе, в результате чего
правда разосрался со скандалом и долгими расставаниями.
После чего меня снова нагнал приступ адового уныния и я решил, что все мол, заебало меня все окончательно и надо снова попытаться стать героем окончательно. На этот раз я решил использовать не 225 разнообразных говноколес, а подойти к
процессу творчески. А именно, я договорился в своем психдиспансере о выписке мне упомянутого мной уже выше азелиптина, якобы для того чтоб лучше засыпать вечером, купил его в аптеке цельный пузырек на 50 таблеток и приготовился принять
ислам.
Учитывая то, что от одной таблетки спишь, как убитый, 12 часов кряду, я решил, что пятьдесят – будет более чем достаточно. Но так, как человек я везучий – все оказалось снова не просто.
Я сожрал таки все эти колеса, приперся домой и аккуратно лег спать. В надежде, что я сейчас усну и не проснусь. Но не тут–то было.
Азелиптин – средство крайне сильное. Но когда тебя ждет перспектива сдохнуть – как–то образуется некоторый нервяк. Ну плюс еще любопытство слегка разбирает – как–то интересно таки, как это я сейчас именно вот умирать буду?
В общем, уснуть я не смог. А дальше – начал действовать адов азелиптин. Представьте себе, что вы лежите в кровати, а комната вокруг вас вертится, превращаясь в адов калейдоскоп, к горлу подкатывает вязкий ком с привкусом таблеток, а
глаза не фокусируются на предметах и норовят посмотреть в разные стороны. Плюс ко всему мозг не справляется уже с натиском этой дряни и ты даже пошевелиться особо не можешь. Лежишь себе киселем внутри деревянного тела и булькаешь. В
общем полежал я так и неожиданно начал безудержно и полубессознательно блевать прямо на ковер, чудом заставив себя повернуться на кровати.
Естественно, спящий на тот момент со мной в одной комнате батя забеспокоился и стал выяснять что происходит. Это правда было довольно проблематично, ибо говорить я тогда уже не мог сразу по нескольким причинам – меня тошнило и язык
превратился в распухшую непослушную массу.
Дальше я не помню, ибо отрубился, а вообще меня снова отвезли в Склиф, где долго промывали, а потом опять положили в, ставшую видимо уже традиционной, кому, в реанимацию. Где я благополучно провалялся четверо суток, причем меня иногда
отпускало, я открывал глаза, видел, что лежу под капельницей и тогда меня начинало инфернально плющить.
Плющило меня так – я каким–то макаром выпутывался из вязок, собирался около двух часов силами на рывок, а потом хватал капельницу, выдергивал из нее шланг, выливал содержимое на пол, впихивал шланг обратно и сжимал капельницу, дабы пошел
воздушный пузырь и я наконец мог бы спокойно откинуться. Это я высмотрел в кино Твин Пикс, там чувак так вот как раз решил свои проблемы с реальностью.
В моем же мире все оказалось не так радужно, ибо все это, как оказалось – мне снилось, а на самом деле капельница была стеклянная, находлась в метре надо мной, а я был так накрепко привязан, что даже если бы смог собраться с силами –
встать все равно не сумел бы. Да и состояние у меня было такое, что хрен бы что получилось – мышцы еще неделю меня не слушались совсем. В результате плющило меня так на одну и ту же тему около трех суток.
Кстати, вот многие видят в клинической смерти всякие туннели, свет и прочую херню. У меня такого не было – было сначала очень плохо, потом темно и хорошо, а потом светло и снова очень плохо.
Поскольку валялся я там, в реанимации, неделю и, всю неделю, был совершенно невменяем – мне поставили катетер. Если кто не знает – это такая трубка, которую тебе всовывают прямо в мужской половой хуй до мочевого пузыря и подрубают к
бутылке под кроватью. Пару раз в сутки медсестра или санитарка ходит и выливает эту бутылку. Мне очень повезло, что я был без сознания, когда ее вставляли – потому как если это хоть чуть чуть похоже на то, как ее вынимают – ну его нахуй
такие развлечения.
А потом меня на каталке отвезли уже в психосоматику первой городской больницы. На этот раз я уже как–то не сильно волновался на тему «ААА! Куда я попал!», а больше переживал, что второй уже раз получился такой вот эпик фейл и меня снова
откачали и теперь снова по новой всю эту хуйню придется проходить.
Психосоматическое отделение первой городской больницы оказалось практически клоном кащенки с минорными отличиями – палат было меньше, а коридор был не коридором, а небольшим холлом.
А так – все, в общем–то, тоже самое, только буйных товарищей на порядок больше.
Сначала рядом со мной оказался очередной усирающийся дедушка. Вообще говоря у него была какая–то родственница – которая приходила пару раз за месяц, что я там провалялся. Но поскольку дедушка был совсем невменяем и большей частью страшно
кашлял, лежа на вязках и периодически начиная страшно хрипеть и отдавать концы.
Я естественно пугался, звал медперсонал, но они как–то забивали на дедушку болт, причем одна медсестра мне даже обьяснила причину. Причина оказалась проста донельзя: «Да он блять у меня на руках помрет – а мне потом отвечай за это, ну
нахуй, пускай так сдохнет, ему недолго осталось…»
Поэтому поводу выводить дедушку из состояния пиздеца приходилось подручными средствами – мы напару с еще одним чуваком из моей надзорной палаты открывали ему рот, выгребали оттуда мокроту с помощью бинта и такой–то матери и дедушка
начинал снова дышать нормально. Правда нещадно усирался, но мыть дедушку у нас сил не было, поэтому мы молча и презрительно дышали дедушкиными миазмами.
На вторую ночь через кровать от дедушки положили какого–то сильно краснорожего буйного мужика на вязках. Мужик был изрядно горласт и постоянно угрожал, что он всех убьет, зарубит, распилит, заставит жрать собственные кишки, если ему
немедленно не принесут двестипятьдесят грамм водки, причем непременно холодной и в графине. Орал он это примерно каждые три минуты, особых вариаций не было – текст оставался в течение пяти дней неизменным.Правда иногда он деллал перерывы
по полчаса, перед которыми слегка утомившись, соглашался уже и на теплую водку и даже не из графина, а из бутылки и из горла и как угодно, но чуть отдышавшись, вспоминал о своей суровости и начинал все по новой.
— Да не ссы, это у него психоз, дня через три пройдет – сказала мне добрая медсестра, когда я поинтересовался, скоро ли это прекратится.
Той же ночью мужик сорвался с вязок и умудрился добраться почти до лифта, выломав не сильно укрепленную, хотя и запертую дверь. Его взгромоздили обратно, вкололи что–то успокоительное и до утра мужик злобно сопел, переодически открывая
глаза и дико вращая ими. Но мы смогли поспать.
Пять дней мужик работал в режиме радио нонстоп, а на пятый, ближе к вечеру, утомился и стал тихо стенать и просить водки уже в более вежливой форме. Через неделю он уже превратился в обычного посетителя психосоматики и с вязок его сняли.
Он угрюмо шарился по коридору и стрелял сигареты сорванным голосом.
Другой сосед по палате имел глупую привычку постоянно подходить к произвольно выбранному человеку и говорить примерно так, пряча в усах загадочную улыбку:
— А я, между прочим, тебя помню. Да–да, не отпирайся. Ты тоже жил на Петрозаводской улице. Только выглядел по–другому. Да ты не бойся, я ж никому не скажу. Вы же все–е–е–е там жили – я вас каждый день видел. Вон мужика видишь – он на
шестом этаже жил, а я на третьем… Да чего ты паришься, я ж никому не скажу…
Говорить на тему того как он жил на своей Петрозаводской улице и как он там всех видел и про то как они их жизнь на этой самой Петрозаводской знает – он мог часами. Если ты пробовал уйти – он догонял и продолжал лопотать про
Петрозаводскую, но обиженным уже тоном. Если слать нахуй – он начинал обижаться и говорил, что непременно расскажет всем, что видел меня на этой самой Петрозаводской. В его представлении – побывать там – было страшным преступлением.
Выяснить почему – я не смог, да и не очень хотел. Через неделю меня слава богу из этой палаты перевели, ибо туда привезли героинового торчка с передозом и он так орал на вязках, что даже хмурый мужик показался всего лишь маленьким
мальчиком.
А перевели меня в палату с преобладающим количеством алконавтов –путешественников. Мужики там были все серьезные, жизнью битые и попали сюда все в основном из–за излишнего пристрастия к синьке с барбитурой. Пара человек, подобно
кащенским героям, бегали голые по улице и боролись с несуществующими врагами – змеями и лично ельциным, еще один чувак приперся на работу с тесаком и пытался убить начальника, правда больше угрожая, нежели действительнокидаясь на него, а
еще один чувак, который был чуть старше меня, остоянно в каких–то ебических дозах просил седальгин у своей грустной матери, раз в неделю к нему приходящей с пятью–шестью пачками. Матери он утверждал что от головной боли.
Седальгин, как оказалось, был неиссякаемым источником фана. В нем там содержится и кофеин и фенобарбитал и кодеин сразу, выпарить–отбить это все дело из него – как два пальца обоссать. А поскольку других средств торча в отделении не было
– чувак заморачивался целый день выборкой этих прекрасных продуктов посредством выбивания (кто знает что такое мулька – меня поймут, а кто не знает – тому видимо и не сильно интересно) и ходил в сортир ставиться по вене сам и ставил всех
желающих, кто мог достать седальгин.
Я признаться из интереса попробовал пару раз втрескаться с ним, но быстро остыл, когда понял, что это всего лишь стимулятор получается, да еще довольно гадостный. А худшее что я могу себе представить – это оказаться со стимулятором в
закрытом помещении, где совершенно нефиг делать.
Распорядок дня выглядел у меня в результате так:
6.00 – подъем (вот кто додумался больных людей в шесть утра будить – ему в голову гвоздь надо вбить)
7.00 Толчем седальгин на подоконнике.
8.00 Завтрак
9.00 Толчем седальгин на подоконнике. Желающие идут в сортир – трескаться.
10.00 – 14.00 – курим в сортире, периодически рассказывая истории из жизни и интересуясь у вновьприбывших, кто как сюда попал.
14.00 – обед
15.00 Тихий час. В тихий час полагалось пойти и сделать чифиря на бинтах все в том же сортире. Вообще вся интересная жизнь в больнице крутится вокруг сортира – я заметил.
16.00 Чифирь готов, разлит в кружки и употребляется в палате за степенной беседой с карамелькой.
17.00 Полдник
17.30 Толчем седальгин на подоконнике. Желающие идут трескаться.
19.00 Ужин
20.00 – играем в карты, толчем седальгин, курим.
21.00. То же самое, но в темноте.
23.00 Все спят. Даже утресканные. Я перечитываю утренние книжки.
Люто доставил какой–то санитар, который отказался меня пускать ночью в сортир, по причине якобы того, что я там могу с собой что–нибудь сделать. В результате договорились – я сижу сру, а он стоит рядом наблюдает, чтоб я «чегонить такого
не удумал». Если чо – пять утра на часах. Чего ему не спалось – не знаю. Но я постарался устроить ему шоу с самыми разнообразными звуками, чтоб ему не западло было просто так на это все действо втыкать. Кажется он на меня слегка даже
обиделся.
На третьей неделе один из мужичков, какой–то кстати начальник в ЧОП «РОДОН» на тот момент, выписался, а уже через сутки попал обратно в совершенно невменяемом состоянии, в котором пробыл неделю, на вязках. Оказалось, что он в тот же
вечер с друзьями хорошенько принял на грудь водки с пивом, разгулялся, принял еще дома, потом нажрался каких–то колес, которые ему прописали, но традиционно (чо у них за традиция така?) сожрал их все сразу и уже через пару часов снова
бегал голый по улице, вознося хулу господу и понося милицию. Около двух часов ночи его подобрали в Коломенском и привезли снова к нам. Когда я выписывался – он уже снова был бодрячком и готовился к очередной выписке. Из разговоров с ним,
я выяснил, что он там уже пятый или шестой раз только за этот год. Душа компании, прямо, куда деваться.
Человек–седальгин на третьей неделе тоже нас покинул, а на следущий день передал на нитке через окно чуваку, с которым сдружился, три грамма героина. Небесплатно конечно. Этим героином утрескалось человек пять тут же до полностью
овощного состояния и одного даже снова увезли откачивать в реанимацию. Кстати, это я тогда думал, что это героин. Сам я его видел тока издалека. Ну бурая хуйня и бурая хуйня. На СП не похоже. Приход не стимуляторный, чесались все, как
черти. Я при этой вакханалии не присутствовал – потому что как раз вытребовал себе возможность наконец вымыться в местной ванной, которая две недели была для меня закрыта, поэтому утром проснувшись я сам от себя ощущал такое амбре, что
даже перед такими же мужиками неудобно было.
Врачи же мне задавали все те же вопросы, что и в кащенке и даже комиксы пришлось рисовать такие же. Но на этот раз доктором оказался мужик.
— Ну чего, еще травиться будем? – спросил он деловито меня на третьем нашем свидании.
— Пока не собираюсь, до сих пор херово – состорожничал я.
— А чего случилось–то? Девка что ли бросила? – поинтересовался эскулап.
На эту тему я уже знал все и даже немножечко больше, поэтому внятно и с артистизмом рассказал ему быстренько домашнюю заготовку «Меня бросила девка, я еблан, решил пойду и сдохну, а теперь раскаиваюсь».
Это успокоило доктора и уже через месяц меня выписали.
На улице оказалось вполне себе теплое лето, правда, уже самый его конец. На работе, в минитипографии, так слава богу, никто ничего и не узнал – я там наплел, что болел аппендицитом.
А я же с тех пор больше не пытался свести счеты с жизнью, оставив это как–то так в сторонке, на потом. Про себя решил, что ежели будет совсем совсем пиздец – то вон лоджия, а живу я на высоком этаже. Лететь слава богу недолго, да и
скорее всего, не больно.
Но пока попробую все же поиграть по правилам.
Теперь вот пишу всякую хуйню на лепру.